МЕРИ АРНОЛЬД КОНСТАНТИНОВИЧ,

Герой Советского Союза, майор.

А.М. Мне довелось служить в двух эстонских стрелковых корпусах Красной Армии - 22-м и 8-м. Незадолго до боя, за который мне впоследствии присвоили звание Героя Советского Союза, где-то 13 июля, когда фашистская авиация нас бомбила, я был во главе небольшого отряда из 25 человек, разыскивал, куда делся 22-й Эстонский территориальный корпус. А поскольку никаких документов, серьезно подтверждающих законность моего нахождения, не было, то меня в период этих розысков дважды арестовывали. Первый раз арестовали в Ленинграде. Обошлось блестяще! Разобрались. Нам отвечают: «Нигде вы свой корпус искать не будете, в военно-пересыльный пункт и на комплектование частей!» А военно-пересыльный пункт - это четыре теплушки, с четырёхметровой стеной и со стеклом. А в части, наверное, посчитали меня дезертиром, что я в леса подался - ушёл к лесным братьям. Поэтому с ребятами ночью бежал через эту четырёхметровую стену, и бегом на железнодорожный вокзал, в Новгород. Из Новгорода - в Старую Руссу. В Старой Руссе вторично арестовали. Но, обошлось. Часть нашли.

И.В. Арнольд Константинович, за что вам присвоили звание Героя Советского Союза?

А.М. Там произошла такая совершенно нелепая вещь. Штаб корпуса находился в примерно 30 километрах от линии фронта. И от немцев - ни духу, ни слуху. Причём, как раз утром меня вызвали в штаб корпуса и дали задание к вечеру возглавить группу радиомашин и выйти на передовую для того, чтобы обеспечивать связь между передовой и штабом корпуса. Так что утром штаб корпуса считал, что до немцев остаётся 30 километров. Через два часа, когда я собрал ребят из этих трёх машин, с которыми должен был выйти на линию фронта, мы оказались под огнём немцев. Я решил, что не может быть немцев, потому что я только что шёл из штаба, а штаб считал, что до них 30 километров. Не может быть! Это, наверное, поскольку мы были одеты в эстонские буржуазные мундиры, какая-то проходящая часть приняла нас за немецких парашютистов. И какая-то нелепая история происходит! И бросился разбираться: в чём дело? Бросился, и залез за спину наступающих немцев. Тогда меня ошарашила другая мысль. Но до штаба корпуса остаётся меньше километра, и никаких оборонительных позиций у штаба корпуса не было - ни одного окопа не было, ни одной части не было, готовой держать оборону. Через полчаса штаб корпуса будет уничтожен к чёртовой матери! А уничтожение штаба - это уничтожение корпуса. Я бросился назад. Паника. Я начал организовывать оборону. Это были не мои бойцы. Я не имел такого звания, чтобы ими командовать. Но я создавал оборону. Говорю: "Если мы не будем обороняться, нас вырежут! Штыками заколют! Так что, единственная возможность спастись - это создавать оборону!" На кого не действовало, у меня был наган: тыкал в нос наганом. Мне одно очень высокое начальство чуть не разрушило всё, что я создавал. Потребовало, чтобы с теми бойцами, из которых я создавал оборону, пошли вместе с ним в разведку. Отвечаю: "Никуда я не пойду!" "Приказ командира и так далее, звание полковника!" Я говорю: "Не пойду! Потому что не в разведку нужно идти, а нужно создавать оборону!" Отстал он от меня. Создал оборону. Несколько часов. Потом, когда я уже был ранен и в руку и в ногу, пришлось руководить обороной ползком. Ходить я уже не мог, только приползал.

И.В. До госпиталя как доехали? Что запомнилось?

А.М. Шло немецкое наступление. От станции Морино до Старой Руссы нас, раненных, везли трое суток. Было пять составов, причём, один или два состава с раненными, а три состава с каким-то оборудованием, которое, видимо, немцы очень хотели заполучить. Поэтому составы они не бомбили, а бомбили дорогу перед составом. А потом утюжили из пулемётов по вагону. И так трое суток! Вагон был весь забит - 50 человек. А доехало до Старой Руссы нас трое. Большинство раненных не были убиты, нервы не выдерживали, и люди выскакивали с вагонов и уползали в кусты помирать. Я всё же до Старой Руссы доехал, и в госпитале меня встретили наши «корпусники».

И.В. Как вы узнали о присвоении вам звания Героя?

А.М. После того, как меня обнаружили в госпитале в Старой Руссе, по секрету в первый раз сказали: "Послушай, а знаешь, тебя решили представить к правительственной награде". Я решил, что, пожалуй, медаль "За отвагу". Так что я рассчитывал на медаль. Не знаю, может это сплетня, я откуда знаю, мне только говорили. А говорили мне так, что из батальона меня представили на "Красную Звездочку". А в штабе корпуса сказали: тпру, на звание Героя Советского Союза. Потому что если бы я не сделал того, что сделал, то накрылся бы весь корпус. И сменили, прибавив значение того, что я сделал для других, и всё это поднялось со "звёздочки" на орден Ленина.

И.В. После госпиталя куда вы попали?

А.М. Потом, находясь на излечении, когда уже почувствовал, что в состоянии вернуться в строй, я бросился разыскивать следы своего корпуса, потому что война - работа не из самых приятных, и воевать в новой части, где ты никого не знаешь, и где никто тебя не знает - это не самый приятный вариант на войне. Поэтому, мне хотелось вернуться в ту часть, в которой я начал воевать, где я знал людей, и люди меня знали. Я бросился разыскивать, пользуясь тем, что документы позволяли мне двигаться свободно. Даже до Москвы добрался, но никаких следов корпуса так и не обнаружил! И мне предложили идти на военную учёбу: «Через три месяца присвоим звание, и поедете офицером-командиром на фронт!» Ну а потом, в военном училище, куда меня направили, через некоторое время оказалось, что срок обучения в училище продлён с трёх месяцев до шести месяцев, и начались разговоры, что, вероятно, будет продлён до целого года. Мне это не очень понравилось, потому что я посчитал, что через год уже война кончится. С каким лицом я на людей буду смотреть? Отсиделся в тылу. Ну а тут, в военной окружной газетке появилось сообщение о том, что формируется новая эстонская стрелковая дивизия на Урале. Я из военного училища накатал рапорт в Глав РККА, что «считаю неправильным своё нахождение на военной учёбе. Я должен быть в эстонской части, и воевать вместе с эстонскими ребятами!» Ну и действительно, прошло каких-то десять дней, и поступил приказ Глав РККА немедленно откомандировать меня в формируемую эстонскую часть. Ну, я и приехал в 249-ю Эстонскую стрелковую дивизию. Меня сперва назначили комсоргом стрелкового полка. А к первому моменту появилось распоряжение от командира прибыть в Москву на неделю, на одно мероприятие. Я выехал в Москву, участвовал там в этом мероприятии, а когда вернулся, мне сказали: «Нет, ты уже не комсорг стрелкового полка, а ты уже помощник начальника политотдела дивизии по работе среди комсомольцев и молодёжи!» А потом, по пути двух эстонских дивизий на фронт сформировали корпус. Осенью 1942 года меня с дивизии перебросили в корпус, и до конца войны я был помощником начальника политотдела корпуса по комсомольской работе.

И.В. В книге «История Эстонского Народа», написанной Валком, Вахтре и Лааром говорится, что под Великими Луками перешло на сторону немцев около 1200 человек. Так ли это?

А.М. Сейчас вряд ли найдется человек, кто знает так хорошо эту историю, как я. Так вот, вы задавали вопрос насчёт перехода на сторону противника. Фактическая основа этого вопроса, уж там наговорено много лишнего, касается, я сейчас точно не помню, но по моей памяти второго батальона 921-го полка 249-й Эстонской стрелковой дивизии. Следовательно, из корпуса, из примерно 2500 человек, этот вопрос касается одного единственного батальона. Следовательно, численность его была что-то около 700 человек. Что с ним произошло? Это было на первом этапе боевых действий корпуса после завершения его подготовки. Он абсолютно был ещё не обстрелян. Сформировали корпус осенью 1942 года и в начале зимы бросили по направлению к Великим Лукам, которые были окружены нашими войсками в результате прорыва немецкого фронта. Медленно язык уходил, в конце этого языка были Великие Луки. Великие Луки оказались в окружении. И от Великих Лук до твёрдого немецкого фронта было вначале, потом этот промежуток сократился до 7 километров, а вначале было что-то порядка 18-20 километров. Когда корпус бросили туда, была идея продолжения этого прорыва дальше на Запад. Причём, одно из направлений прорыва в голове стратегов - это было направление на Холм с выходом в стык границы нынешней Российской Федерации с Латвией и Эстонией. Представляете, южнее Пскова выходить на границы прибалтийских республик в этом направлении. Не знаю, как вы представляете себе географию, но выгружались мы в районе города Торопца, это на полпути к Великим Лукам. И с Торопца нас бросили под Холм. Холм был в руках у немцев. До Холма оставалось, так сейчас я по карте, примерно порядка 100-120 километров. Единственная дорога! Мы начали движение к Холму, и началась страшная вьюга. И трое суток мы шли по этой вьюге к Холму. Вся автотехника отказала, застряла. Все обозы застряли. Вся артиллерия застряла. Даже миномёты 120-миллиметровые отстали. Безнадёжно отстали. Так что, в последний день продвижения к Холму мы получили на суточный рацион два сухаря. Когда вышли к Холму, стало понятно, ну, к самому Холму ещё не подошли, оставалось ещё километров 15 или 20, выяснилось, что насчёт продолжения прорыва к балтийским республикам - это чистейшая фантазия, никаких сил для того, чтобы этот прорыв осуществить, нет. Немцы начали концентрировать свои войска в том пункте, которым завершался прорыв, в результате которого были окружены Великие Луки. И возникла совершенно реальная угроза, что никаких дальнейших прорывов нет, но и этот прорыв будет ликвидирован, и будет ликвидировано окружение Великих Лук. И из под Холма нас завернули для того, чтобы усиливать кольцо, окружавшее Великие Луки, это 80 километров примерно. И снова по этой же вьюге, и по всем этим сложностям! Примерно в конце этого недельного похода те остатки, которые были ещё способны двигаться, дошли до внешнего кольца Великих Лук. И там нам отвели фронт обороны против свежих немецких войск, которые были подброшены для деблокировки Великих Лук. Начались бои, и вот, я не помню, на который день, на четвертый или на пятый, меня посылают из политотдела срочно к командиру корпуса генералу Лембиту Пэрну и комиссару корпуса полковнику Августу Пуста. Туда к ним было вызвано три человека - начальник химической службы корпуса, старичок-полковник, начальник инженерных войск, чуть моложе, тоже полковник, и я, как представитель политотдела. Дело в том, что штаб был полностью оголён, все были разосланы по полкам и дивизиям. И значит, нам троим, сообщают, что на одном из участков фронта произошла какая-то невероятная сумятица, без сопротивления наших войск образовался внезапный немецкий прорыв, двухкилометровый разрыв во фронте, и штаб корпуса ничего не знает, что там происходит. Знает только то, что прорыв существует. Поэтому нам, троим, нужно идти туда и на месте выяснить, что произошло: этот прорыв заткнут или не заткнут, или же этот прорыв действительно существует. Всё это произошло за несколько часов до того, как нас сюда послали. Мы пошли. Это было под вечер, и где-то уже в глубокой темноте мы втроём добрались до того места. Прорыв действительно существовал. Прорыв был заткнут полковыми подразделениями. Один батальон накрылся.

Что же произошло с этим батальоном? Накануне вечером, когда они впервые вышли туда, им отвели позицию и сказали, что до фронта, до передовой остаётся 3 километра. Фронт держится, но те части, которые держат фронт, на исходе своих сил и, по-видимому, через день через два будут вынуждены отступить. Поэтому 921-й полк и в частности этот второй батальон должен иметь в виду, что за сутки двое они должны на этом месте подготовить твёрдую оборону против наступающих немцев.Люди были совершенно измождены, абсолютно измождены, и поэтому возникло решение, можно, конечно, осуждать, правильно или неправильно, что людям, во-первых, нужно отоспаться и завтра с утра начинать создавать уже окопы, оборону и так далее и такое прочее. Поэтому, натянули плащ-палатки между кустиками и завалились спать. Утром, перед рассветом, немецкие танки уже прошли мимо них и оказались у них в тылу, а в расположении этого батальона ходили уже немецкие автоматчики и вытаскивали уже из плащ-палаток бойцов. Ну и тут началась, конечно, сумятица, никто ничего не разберётся и так далее и такое прочее. Вот это и была история перехода. Я, конечно, говорю со слов командира полка и комиссара полка. Но, поскольку там были другие, мы тоже переспрашивали, проверяли: вешают нам лапшу на уши или это действительно происходило так. Всякие опросы от кого бы то ни было, подтверждали, что всё происходило именно так. Но так ли было или не так - говорят другие обстоятельства. Во-первых, уже, когда мы были там, в тылу у немцев шла непрерывная стрельба. Следовательно, не было там никакого успокоения. И затем, в течении последующих пяти-шести дней мелкими группами прорывались через немецкий фронт и выходили к нам части этого второго батальона, вышло немножко меньше половины, значит, из 700 человек чего-то порядка 250 человек. В течение недели мелкими группами выходили. Второе дело. Ведь то, что мы туда ходили, разбирались, под утро мы пошли назад, доложили корпусному начальству о положении, что дырка заткнута и временных катастроф не намечено. Но дело в том, что это мы там разбирались. Но ведь после этого разбирался и СМЕРШ, и вся прокуратура, и так далее и такое прочее. Если бы был переход, то последовали бы санкции. Но санкций-то абсолютно никаких не было! Значит, не было и перехода. Теперь, что касается перехода. Ну, во-первых. Не мало же такого народа, который воспринял всю эту ситуацию как избавление от войны. Господи, сейчас отправят их по домам и всё спокойно! Затем, когда они появились в Эстонии, они говорили, что добровольно перешли. Так а какой же дурак не будет этого говорить? Ведь, если он скажет, что он перешёл добровольно, его отпустят домой. Если он скажет, что попал в плен, его отправят в лагерь для военнопленных. Так что, разговоры о том, что они перешли добровольно, это вполне естественно. Вот это и был тот самый переход, на котором сейчас спекулируют.

В.К. Я был в Великих Луках в 1944 году. Там была какая-то железнодорожная станция. Всё было разбито.

А.М. Всё было разбито. А что Великие Луки? Под Великие Луки мы прибыли полностью сформированные, то есть, наша численность - примерно 3000 человек. После окончания боёв, ликвидации немецкого гарнизона и так далее нас отправили на отдых, неподалёку, километров там за 50. Вот, не знаю, как в других частях, а у нас вообще мода была такая: как только начинается то ли боевое, то ли какое-нибудь задание, тогда весь политсостав распределялся по полкам, на месте остаётся информатор, остаётся секретарь в политотделе, и всё - все остальные по частям. Когда уходили на отдых, меня отправили уходить вместе с 917-м полком 249-й Эстонской стрелковой дивизии, так вот, в строю было около 300 человек из трёх тысяч. Причём, с учётом того, что в ходе боёв ещё два раза получали пополнение, может там, кто оставался - человек 40. Не умели воевать! Если говорить насчёт великого героизма - не в этом дело! Просто не умели воевать! Героизм был!

И.В. Что Вы можете сказать о генерале Лукасе?

А.М. Лукас был начальником штаба корпуса. Это был бывший буржуазный офицер, звание которого, насколько мне помнится, полковника - kolonel. Он был серьезным работником и серьезным штабным офицером. На него возлагали большие надежды немцы. Я не хочу вообще говорит об эстонских приспешниках немцев, потому что они самостоятельной роли не играли. Несомненно, этот интерес немцев к Лукасу подсказали немецкие пособники из эстонцев. Несомненно. Я знаю, что во время боёв, первый раз не помню, а второй раз непосредственно перед боями за освобождение Нарвы немцы подсылали к нему агентуру для того, чтобы склонить его к переходу и по возможности к переводу корпуса на сторону немцев. Лукас арестовал этого агента, который пришёл к нему с этим разговором, и передал советским властям.

И.В. Что вы можете сказать о генерале Пэрне?

А.М. Я не очень его любил. Он был талантливым генералом, он был очень храбрый человек, мужественный человек. Но как человек он недотягивал до той должности, которую занимал, и до той роли, которую он должен был играть. Был он большим бабником и большой пьяницей. А то, что талантливый генерал - это несомненно, очень смелый человек, человек большого личного мужества. Но и то, что я раньше говорил, тоже верно.

И.В. Бои в Курляндии были тяжёлыми?

А.М. Да, тяжёлыми. Дело в том, что там была в кольце крупная немецкая группировка. Причём, по своим боевым качествам она состояла из ветеранов их восточного похода, которые в России провоевали четыре года. Так что боевые качества этой армии, численность которой была что-то порядка 300 000 человек, были высокими. И явно их задача заключалась в том, что их хотели обязательно вытащить на оборону Берлина. И в обороне Берлина они могли сыграть очень серьезную роль именно из за своих очень высоких боевых качеств. Поэтому, задача тех частей Советской Армии, которые были брошены в Курляндию, заключалась в том, чтобы малыми силами не допустить их вывода, то есть, всё время создавать такое напряжение, чтобы их нельзя было оттуда вытащить. Наступать, как известно, должны силы, примерно трёхкратно превосходящие силы обороняющихся. В этом случае наступление может быть и должно быть успешным. А тут наши силы по численности были точно такими же, как у этих элитных войск. И вот эти силы должны были создавать на фронте такое напряжение, чтобы не вытащили их под Берлин. Это было, конечно, очень тяжело!

И.В. Вы участвовали в Параде Победы в 1945 году?

А.М. Нет, хотя я считаюсь его участником. Я прошёл все подготовки, включая последнюю подготовку в Москве, был уже назначен ассистентом у знамени сводного полка Ленинградского фронта. Но за неделю до этого демобилизовали в связи с решением ЦК о назначении меня первым секретарём ЦК комсомола Эстонии. Так что, в день парада я был уже заграницей. Во всех юбилейных парадах участвовал.

И.В. В Эстонском корпусе было восемь Героев Советского Союза - вы, Гиндреус, Аллик, Матяшин, Репсон, Башманов, Кундер и Кульман.

А.М. Был ещё один Герой Советского Союза - Тяхе. Ему присвоили звание Героя вместе с Алликом, Матяшиным и Репсоном. Но его лишили звания, произошла дурацкая история. Он работал в милиции в Вильяндиском районе, был задействован в какой-то операции против лесных братьев, дня три-четыре мотался по лесам, без сна и еды, изнуренный до предела приехал домой. Задание было выполнено. Все в порядке, приходит домой, а в постели его жены - непонятно кто. Понятно, что в таком состоянии человек может и глупость сделать. Его можно понять. И в то же время, каково бы не было состояние человека, простить его тоже нельзя. Осудили, лишили звания Героя Советского Союза.

И.В. Арнольд Константинович, а вторым орденом Ленина вас за что наградили?

А.М. Это за создание комсомола Эстонии, в 1948 году.

А.М. Как вы считаете, наступило примирение?

А.М. А есть ведь всякие! Есть такие, с которыми примирения не нужно, которые давно сменили свои принципы. А есть и такие, которые не сменили своих принципов, которые другими методами пытаются восстановить то, что другими методами хотел сделать Гитлер. Тех, которые изменили свои принципы, можно понять, и можно в известном смысле даже простить, списать на время, обстоятельства и так далее. Но начинать из этого делать героев - это уже извините. Или говорить, как говорит неизвестно кто, что пришло время всё простить, и возлагать цветы на могилы не только павших за правое дело, но и на могилы тех, с кем мы воевали, извините, вот с этим я согласиться никак не могу. И вижу в этом определённую политическую тенденцию, губительную. Если, например, сейчас обнаружится, что кто-то был в РОА, и не был в своё время привлечён к ответственности, и если начнут его привлекать к ответственности, я скажу, что это безобразие, пора глупостями перестать заниматься. Это я так считаю. Но сказать теперь, что, поскольку столько времени прошло, то давайте считать их героями - извините, не пройдёт!

В.К. Войну пора кончать!

А.Я. Это правильно!

А.М. И не мы продолжаем войну, когда вспоминаем это, а они продолжают эту войну в другой форме.

В.К. Пробыл я в одно время в снайперской роте, в запасном полку, где учили снайперов. Вот, прошло сколько времени. Вот, занятия, тактика, и всё в Ульяновской области, более чем 40-градусный мороз, на улице. Нам говорят: «Вы должны укрыться так, чтобы по вам прошёл бы немец, и вас бы не нашёл!» А как это? Практически сделать - это никто никогда ничего. Так вот, когда прибыли на фронт, так хорошо, что в 171-ю стрелковую дивизию. Там заместитель командира дивизии по строевой части полковник, что-то не припомню фамилии, бывший швейцарский унтер-офицер, организовал под Идрицей, можно сказать, чуть ли не на переднем крае сборы снайперов. Это были «деды». А сейчас, эти «деды», что они там вытворяют!!! А нас они учили на сборах!

А.М. Вообще, насчёт «дедов». Послушаешь, что не знаешь. Сейчас, наверное, немножко так реализовалось, не знаю. Представить себе, чтобы в наши времена в армии были такие нравы - в голову не помещается! Да как это может быть?!! Господи, да не могло быть вообще такого! Абсолютно не могло быть!!!

А.Я. Наверное, так. Я был командиром взвода станковых пулемётов. Я не уходил со своего взвода до тех пор, пока у меня не накормлен и не уложен спать ни один солдат. Если это удавалось - спать. А сейчас он пришёл, отбыл 8 часов, и уже в казарме творится всё, что заблагорассудится.

А.М. Я вот вспоминаю. Вот, в 22-м территориальном корпусе, который был создан из эстонской буржуазной армии, так вот, я там был в батальоне связи заместитель политрука роты. Четыре секелёнка в петлицах, то есть, это равноценно старшине. И звёздочка на рукаве. Что я из себя представлял? Ничего. Один, наверное, из сотни. За зиму 1940-41 года я помню три случая, когда ночью приходил ко мне комиссар корпуса и длительное время, по несколько десятков минут, по часу со мной лично разговаривал. Что, это я? Это каждый был в таком положении. Причём, разговаривал не менторским тоном, он разговаривал по душам, спрашивал мнение, спрашивал совета. «А как ты думаешь?»

В.К. А потом делал выводы.

А.Я. Он своё мнение имел.

А.М. Несомненно, он своё мнение имел. Но он своё мнение проверял на мне, а также и не только на мне. Я был таким же, как десятки-десятки других. В такой атмосфере может возникнуть дедовщина? Какая же это дедовщина? Это абсолютно не может быть!

А.Я. В той же Чечне ты с ним в бой поёдешь! Сейчас, например, говорят: чеченский синдром, афганский синдром. Мы прошли такую перепалку, и у нас не было никакого синдрома. Пришли с войны и включились в восстановление народного хозяйства. Никакого синдрома!

А.М. И вот вообще, вспоминая, скажем, жизнь ещё до войны, во время войны и первые годы войны. И, скажем, наша жизнь в 70-е 80-е годы. Ведь это как небо от неба! Вот говорили: всё было хорошо, просто замечательно, потом пришёл Горбачёв и всё развалил. Господи, да когда Горбачёв пришёл, всё было уже развалено. Процесс разложения шёл ведь десятилетиями!

И.В. О лесных братьях, что можете сказать?

А.М. Они не вели борьбы с так называемыми оккупационными войсками. Были случаи, когда забрасывали очередную группу из за границы, они натыкались на пограничников, и происходил бой между пограничниками и лесными братьями. Вот это единственный случай, когда они воевали против Советских Вооружённых Сил. Они воевали против советского актива. В период с 1945 по 1949 год, когда я был первым секретарём ЦК комсомола Эстонии, я встречал свыше пятнадцати случаев, когда эти лесные братья убивали пионеров при сборе ягод в лесах только за то, что у них были красные галстуки. Так какие же это освободители? Это ж придумать только!!! Пользуются тем, что информация тендециозная, так и спекулируют...

И.В. Арнольд Константинович, у вас в коленной чашечке сейчас сидит осколок. Вы считаетесь инвалидом войны?

А.М. Когда мне шибко надоела роль начальства в 70-х годах, и начал приближаться почтенный возраст, я узнал, что инвалиды, официально признанные, имеют право на досрочный уход. О, думаю, зацеплюсь! Ранения, пробито лёгкое, а главное - в коленной чашечке сидит осколок. А мне говорят: «А справочку из госпиталя, что вы были ранены». Я говорю: «А что, так не видно?» «А откуда мы знаем, может, ты гвоздём себе колено расковырял!» Я посмотрел: идите вы к такой-то матери.

В беседе с Героем Советского Союза Арнольдом Мери участвовали Василий Корзанов, Анатолий Яковлев и Илья Вершинин.